Джордж Оруэлл – псевдоним Эрика Блэйра (Erik Blair) – родился 25 июня 1903, в Матихари (Бенгалия). Его отец, британский колониальный служащий, занимал незначительный пост в индийском таможенном управлении. Оруэлл обучался в школе св. Киприана, в 1917 получил именную стипендию и до 1921 посещал Итонский колледж. В 1922–1927 служил в колониальной полиции в Бирме. В 1927, вернувшись домой в отпуск, решил подать в отставку и заняться писательством.
Ранние – и не только документальные – книги Оруэлла в значительной мере автобиографичны. Побывав судомоем в Париже и сборщиком хмеля в Кенте, побродив по английским селам, Оруэлл получает материал для своей первой книги «Собачья жизнь в Париже и Лондоне» (Down and Out in Paris and London , 1933). «Дни в Бирме» (Burmese Days , 1934) в значительной степени отобразили восточный период его жизни. Подобно автору, герой книги «Пусть цветет аспидистра» (Keep the Aspidistra Flying , 1936) работает помощником букиниста, а героиня романа «Дочь священника» (A Clergyman"s Daughter , 1935) преподает в захудалых частных школах. В 1936 Клуб левой книги отправил Оруэлла на север Англии изучить жизнь безработных в рабочих кварталах. Непосредственным результатом этой поездки стала гневная документальная книга «Дорога на Уиган-Пирс» (The Road to Wigan Pier , 1937), где Оруэлл, к неудовольствию своих нанимателей, критиковал английский социализм. Кроме того, в этой поездке он приобрел стойкий интерес к произведениям массовой культуры, что нашло отражение в его ставших классическими эссе «Искусство Дональда Макгила» (The Art of Donald McGill ) и «Еженедельники для мальчиков» (Boys" Weeklies ).
Гражданская война, разразившаяся в Испании, вызвала второй кризис в жизни Оруэлла. Всегда действовавший в соответствии со своими убеждениями, Оруэлл отправился в Испанию как журналист, но сразу по прибытии в Барселону присоединился к партизанскому отряду марксистской рабочей партии ПОУМ, воевал на Арагонском и Теруэльском фронтах, был тяжело ранен. В мае 1937 он принял участие в сражении за Барселону на стороне ПОУМ и анархистов против коммунистов. Преследуемый тайной полицией коммунистического правительства, Оруэлл бежал из Испании. В своем повествовании об окопах гражданской войны – «Памяти Каталонии» (Homage to Catalonia , 1939) – он обнажает намерения сталинистов захватить власть в Испании. Испанские впечатления не отпускали Оруэлла на протяжении всей жизни. В последнем предвоенном романе «За глотком свежего воздуха» (Coming Up for Air , 1940) он обличает размывание ценностей и норм в современном мире.
Оруэлл считал, что настоящая проза должна быть «прозрачна, как стекло», и сам писал чрезвычайно ясно. Образцы того, что он считал главными достоинствами прозы, можно видеть в его эссе «Убийство слона» (Shooting an Elephant ; рус. перевод 1989) и в особенности в эссе «Политика и английский язык» (Politics and the English Language ), где он утверждает, что бесчестность в политике и языковая неряшливость неразрывно связаны. Свой писательский долг Оруэлл видел в том, чтобы отстаивать идеалы либерального социализма и бороться с тоталитарными тенденциями, угрожавшими эпохе. В 1945 он написал прославивший его «Скотный двор» (Animal Farm ) – сатиру на русскую революцию и крушение порожденных ею надежд, в форме притчи рассказывающую о том, как на одной ферме стали хозяйничать животные. Его последней книгой был роман «1984» (Nineteen Eighty-Four , 1949), антиутопия, в которой Оруэлл со страхом и гневом рисует тоталитарное общество. Умер Оруэлл в Лондоне 21 января 1950.
Джордж Оруэлл
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Был яркий холодный апрельский день, часы били тринадцать. Уинстон Смит, прижав подбородок к груди и ежась от омерзительного ветра, быстро скользнул в стеклянные двери Дома Победы, но все же вихрь песка и пыли успел ворваться вместе с ним.
В подъезде пахло вареной капустой и старыми половиками. К стене против входа был пришпилен цветной плакат, пожалуй слишком большой для этого места. На нем было изображено лишь огромное, шириной больше метра, лицо человека лет сорока пяти с грубоватыми, но привлекательными чертами и густыми черными усами. Уинстон направился прямо к лестнице. Не стоило тратить время на вызов лифта, - даже в лучшие времена он редко работал, а теперь электричество, в соответствии с программой экономии, вообще отключали в дневное время, поскольку уже началась подготовка к Неделе Ненависти. Уинстону предстояло одолеть семь лестничных маршей. Он шел медленно и несколько раз отдыхал: ему уже тридцать девять лет, да к тому же на правой ноге у него варикозная язва. И со стен каждой площадки, прямо против двери лифта, на него глядело огромное лицо.
Это было одно из тех изображений, где глаза специально нарисованы так, чтобы взгляд их все время следил за вами. «БОЛЬШОЙ БРАТ ВИДИТ ТЕБЯ», - было написано на плакате снизу. Когда он вошел в свою квартиру, бархатный голос зачитывал сводку цифр, имевших какое-то отношение к выплавке чугуна. Голос шел из вмонтированной в правую стену комнаты продолговатой металлической пластины, напоминавшей тусклое зеркало. Уинстон повернул регулятор - голос зазвучал тише, но слова были по-прежнему различимы. Этот прибор (он назывался «монитор») можно было приглушить, но выключить совсем нельзя. Уинстон подошел к окну - маленькая щуплая фигурка, худобу которой еще больше подчеркивал синий форменный комбинезон члена Партии; у него были очень светлые волосы и румяное от природы лицо, кожа которого загрубела от скверного мыла, тупых бритвенных лезвий и холода только что закончившейся зимы.
Мир снаружи, даже сквозь закрытое окно, казался холодным. Внизу, на улице, ветер крутил пыль и обрывки бумаги, и, хотя на синем небе ярко светило солнце, все выглядело бесцветным, за исключением всюду расклеенных плакатов. Лицо с черными усами было везде. Одно было на фасаде дома напротив. «БОЛЬШОЙ БРАТ ВИДИТ ТЕБЯ», - говорила надпись, а темные глаза пристально заглядывали внутрь Уинстона. Ниже бился на ветру другой плакат, с оторванным углом, то открывая, то закрывая единственное слово: «АНГСОЦ». Вдали над крышами парил вертолет. Время от времени он нырял и зависал на мгновение, как огромная синяя муха, а потом по кривой снова взмывал вверх. Это заглядывал в окна полицейский патруль. Впрочем, патрули не играли роли. Роль играла лишь Полиция Мысли.
За спиной Уинстона голос из монитора все еще что-то бубнил про чугун и перевыполнение Девятого Трехлетнего Плана. Монитор был одновременно приемником и передатчиком, который улавливал любой звук, кроме очень тихого шепота. Более того, пока Уинстон оставался в поле зрения монитора, его можно было не только слышать, но и видеть. Конечно, никогда нельзя знать наверняка, наблюдают за тобой сейчас или нет. Можно только гадать, как часто и в каком порядке Полиция Мысли подключается к той или иной квартире. Вполне возможно, что они наблюдают за всеми и всегда. Во всяком случае, они могли подключиться к вашей линии в любой момент. И приходилось жить, зная, что каждый звук кто-то слышит и за каждым движением кто-то следит, если только этому не мешает полная темнота. И люди жили так - в силу привычки, которая стала уже инстинктом.
Уинстон по-прежнему стоял спиной к монитору. Так было безопаснее, хотя он хорошо знал, что спина тоже могла изобличать. Примерно в километре над унылым скоплением домов возвышалось огромное белое здание Министерства Правды, где он работал. И это, думал он со смутным отвращением, Лондон, главный город Первой Военно-Воздушной Зоны, третьей по численности населения провинции Океании. Он попытался вспомнить детство, вспомнить, таким ли был этот город раньше. Всегда ли тянулись эти кварталы разваливающихся домов, построенных в девятнадцатом веке? Всегда ли их стены подпирали деревянные балки, окна были забиты картоном, крыши покрыты ржавым железом, а странные ограды палисадников заваливались в разные стороны? Всегда ли были эти выбомбленные пустыри с грудами битого кирпича, поросшие иван-чаем, пыль штукатурки в воздухе? И эта жалкая грибная плесень деревянных лачуг там, где бомбы расчистили значительные пространства? Увы, он ничего не мог вспомнить, ничего не осталось в памяти, кроме случайных ярких, но малопонятных и не связанных друг с другом картин.
Министерство Правды, на новоязе (новояз был официальным языком Океании. Подробнее о его структуре и этимологии смотри в Приложении) - Миниправда, резко отличалось от окружающих домов. Его огромная пирамидальная конструкция из сверкающего бетона устремлялась в небо, терраса за террасой, метров на триста. Из окна Уинстона можно было прочесть красиво выписанные на белом фасаде три лозунга Партии:
ВОЙНА - ЭТО МИР.
СВОБОДА - ЭТО РАБСТВО.
НЕЗНАНИЕ - ЭТО СИЛА.
Говорили, что в Министерстве Правды три тысячи комнат над землей и столько же - в подземелье. В разных концах Лондона возвышались еще три здания примерно такого же вида и размера. Они подавляли собой все, и с крыши Дома Победы можно было сразу разглядеть все четыре. Здания принадлежали четырем министерствам, на которые разделялся весь правительственный аппарат. Министерство Правды заведовало всей информацией, руководило развлечениями, образованием и искусством. Министерство Мира занималось войной. Министерство Любви поддерживало закон и порядок. А Министерство Изобилия отвечало за экономику. На новоязе их называли так: Миниправда, Минимир, Минилюбовь и Мини-много.
Министерство Любви выглядело поистине устрашающим. В этом здании не было окон. Уинстон никогда не входил в него, он даже не приближался к нему ближе чем на полкилометра. В это здание входили только по официальным делам, да и то сквозь лабиринт заграждений из колючей проволоки, стальных дверей и замаскированных пулеметных гнезд. Улицы, ведущие к нему, патрулировали похожие на горилл охранники в черной форме, вооруженные складными дубинками.
Уинстон резко обернулся, не забыв придать своему лицу выражение полного оптимизма, - так было благоразумно делать всегда, находясь в поле зрения монитора, - пересек комнату и вошел в маленькую кухню. Он пожертвовал своим обедом в столовой, хотя знал, что дома ничего нет, кроме куска черного хлеба, который лучше приберечь на завтрак. Уинстон достал с полки бутылку бесцветной жидкости с простой белой наклейкой: «ДЖИН ПОБЕДЫ». У джина был отвратительный сивушный запах, как у китайской рисовой водки. Он налил почти целую чашку, приготовился и опрокинул в себя содержимое, как глотают лекарство.
«Все животные равны. Но некоторые животные равны более, чем другие».
От повести Оруэлла становится, что называется, и смешно, и грустно одновременно, и именно поэтому, наверное, это произведение в некоторой степени даже гениально. Как можно на таком малом количестве страниц уместить столько тем, часто сложных или вовсе недоступных для обсуждения в повседневной среде, но оттого не становящихся менее важными?
Оказывается, можно.
Глубоко внутри я до сих пор негодую от того, почему произведений, подобной этой повести, не числится в школьной программе, а вместо них учителя неделями вдалбливают детям в головы, например, необходимость сострадания к тому, кто не способен ни на что большее, кроме того, чтобы пихать каждому встречному в лицо своё нытьё («Тоска», Чехов) и бесконечные истории про любовь, зачастую вызывающие у детей скуку и отторжение, а также на всю жизнь становящиеся своего рода клеймом для всего многообразия литературы вообще как таковой.
Умом я, конечно, понимаю причины или по крайней мере имею смелость предполагать, но, боже, будь передо мной выбор, читать то, что мне предлагали в школе и из-за чего у меня однажды даже случился период, когда от чтения хотелось плеваться (спасибо «Русским женщинам» и «Кому на Руси жит хорошо» Некрасова, которые меня заставляли читать, чуть ли не пихая книгу в лицо на летних каникулах), или десять раз подряд прочесть и в деталях разобрать «Скотный двор», я бы выбрала второе и ни минуты не жалела бы о своём выборе.
Конечно, и в нашей программе иногда можно отыскать достойные произведения (из того, что приходилось читать мне, а я читала всё, что мне говорили читать в школе, я насчитала от силы около десяти произведений из всего бесконечного множества). Но некоторые из произведений не то что не стоят внимания или сильно устарели, они просто-напросто бесполезны или совершенно непонятны для читателя, и особенно того возраста, которому предлагаются.
Но это, конечно, моё личное мнение, мало относящееся к теме данной рецензии.
«Скотный двор» Оруэлла – построенная на образах животных сатира на известные события, происходившие в период 1917 года по (примерно) 1950 год на территории Советского Союза. Однако, несмотря на то, что узнавание и сравнение образов персонажей повести с политическими деятелями тех времён показалось мне довольно занятным развлечением, вдаваться в рассуждения об истории СССР я не буду, ибо сюжет произведения идеально подойдёт под обстановку практически любой страны во время той или иной революции, а также после неё. В качестве примера можно привести военный переворот Иди Амина в Уганде в 1971 году, установивший один из самых жестоких тоталитарных режимов, существовавших в Африке когда-либо.
Так что сюжет этого произведения знаком даже тому, кто его не читал: если уж не из истории, то по крайней мере из фильмов или компьютерных игр в жанре антиутопия. В общем, хоть раз, наверное, каждый современный человек пропускал через себя нечто подобное.
Сначала в некогда светлый край приходит в упадок, и его население естественным образом от подобного мрака начинает негодовать. Появляется сильный лидер, способный подлить масла в огонь и поведать о «кисельных берегах», «радужных лугах», «розовых облаках» и тому подобных вещах. Всё это подбадривает толпу, и в апогей кризиса начинается революция (часто вооружённая) народных масс. Население борется против существовавшей ранее несправедливости, привыкает к мнимой свободе, при которой временно ему становятся доступные чуть ли не все блага в неслыханных объёмах и само не замечает того, как попадается на свой же крючок, воздвигая на пьедестал почёта всё того же развращённого и хитрого диктатора, облачившегося в маску самого благодушия.
А ведь на самом деле ничто так и не меняется. Зато вот пропагандистский аппарат работает на ура (и почему-то именно сейчас мне необходимо было вспомнить про тоталитарный режим третьей династии с весёлым названием Ура в Месопотамии, о которой я некогда читала).
Даже не знаю, насколько тут уместна строка «хотели, как лучше, а получилось как всегда», но, с другой стороны, попытки ведь тоже не проходят бесследно… только вот рано радоваться начали.
Образы персонажей в голове возникают чисто ассоциативно. Ведь в самом деле мало кто не знает, что свиньи действительно чрезмерно прожорливы и не глупы, а кошки ленивы и независимы; или не слышал выражений «пахать как лошадь», «упрямый осёл» и «собачья преданность».
Какие-то животные из домашнего скота управляют «государственным» аппаратом, какие-то сгорают на работе (скорее в своём рабстве), какие-то тупо следуют за гласом политиков, не обращая внимания на противоречащие изначальному плану поправки, внесённые лишь в угоду самим же политикам. Некоторому скоту вообще нет до этого дела, – те хотят красоваться своими бантиками и ленточками и ни о чём не задумываться, пока одно животное получает право убить другое, придумав самую простенькую причину, а бывший неоднократно награждённым различными званиями героем становится государственным врагом номер один.
Персонажи, их характеры легко различимы, стоит лишь узнать принадлежность к тому или иному виду и их имя, что с первых же страниц облегчает понимание повести и освобождает текст от нагружающих его отступлений. Наполеон, Стукач, Майор… ну вы поняли.
Не скажу, что я любительница антиутопий. Во всяком случае я не читаю их так часто, что это могло бы мне позволить называть себя подобным образом. Да и часто представители этого жанра за редкими отличиями как две капли воды похожи одна работа на другую и вовсе не вызывают у читателя желание возвращаться к ним спустя время.
Однако к «Скотному двору» я, пожалуй, в будущем предпочла бы ещё не раз вернуться. Замечательное произведение и действительно шикарная сатира.
(8. Книга, которую вам посоветует ридлянин.)
Джордж Оруэлл - английский писатель и публицист.
Его отец, британский колониальный служащий, занимал незначительный пост в индийском таможенном управлении. Оруэлл обучался в школе св. Киприана, в 1917 получил именную стипендию и до 1921 посещал Итонский колледж. В 1922-1927 служил в колониальной полиции в Бирме. В 1927, вернувшись домой в отпуск, решил подать в отставку и заняться писательством.
Ранние - и не только документальные - книги Оруэлла в значительной мере автобиографичны. Побывав судомоем в Париже и сборщиком хмеля в Кенте, побродив по английским сёлам, Оруэлл получает материал для своей первой книги «Собачья жизнь в Париже и Лондоне» (Down and Out in Paris and London, 1933). «Дни в Бирме» (Burmese Days, 1934) в значительной степени отобразили восточный период его жизни.
Подобно автору, герой книги «Пусть цветёт аспидистра» (Keep the Aspidistra Flying, 1936) работает помощником букиниста, а героиня романа «Дочь священника» (A Clergyman"s Daughter, 1935) преподает в захудалых частных школах. В 1936 Клуб левой книги отправил Оруэлла на север Англии изучить жизнь безработных в рабочих кварталах. Непосредственным результатом этой поездки стала гневная документальная книга «Дорога на Уиган-Пирс» (The Road to Wigan Pier, 1937), где Оруэлл, к неудовольствию своих нанимателей, критиковал английский социализм. Кроме того, в этой поездке он приобрёл стойкий интерес к произведениям массовой культуры, что нашло отражение в его ставших классическими эссе «Искусство Дональда Макгила» (The Art of Donald McGill) и «Еженедельники для мальчиков» (Boys" Weeklies).
Гражданская война, разразившаяся в Испании, вызвала второй кризис в жизни Оруэлла. Всегда действовавший в соответствии со своими убеждениями, Оруэлл отправился в Испанию как журналист, но сразу по прибытии в Барселону присоединился к партизанскому отряду марксистской рабочей партии ПОУМ, воевал на Арагонском и Теруэльском фронтах, был тяжело ранен. В мае 1937 он принял участие в сражении за Барселону на стороне ПОУМ и анархистов против коммунистов. Преследуемый тайной полицией коммунистического правительства, Оруэлл бежал из Испании. В своем повествовании об окопах гражданской войны - «Памяти Каталонии» (Homage to Catalonia, 1939) - он обнажает намерения сталинистов захватить власть в Испании. Испанские впечатления не отпускали Оруэлла на протяжении всей жизни. В последнем предвоенном романе «За глотком свежего воздуха» (Coming Up for Air, 1940) он обличает размывание ценностей и норм в современном мире.
Оруэлл считал, что настоящая проза должна быть «прозрачна, как стекло», и сам писал чрезвычайно ясно. Образцы того, что он считал главными достоинствами прозы, можно видеть в его эссе «Убийство слона» (Shooting an Elephant) и в особенности в эссе «Политика и английский язык» (Politics and the English Language), где он утверждает, что бесчестность в политике и языковая неряшливость неразрывно связаны. Свой писательский долг Оруэлл видел в том, чтобы отстаивать идеалы либерального социализма и бороться с тоталитарными тенденциями, угрожавшими эпохе. В 1945 он написал прославивший его «Скотный двор» (Animal Farm) - сатиру на русскую революцию и крушение порожденных ею надежд, в форме притчи рассказывающую о том, как на одной ферме стали хозяйничать животные. Его последней книгой был роман «1984» (Nineteen Eighty-Four, 1949), антиутопия, в которой Оруэлл со страхом и гневом рисует тоталитарное общество.
Джордж Оруэлл (George Orwell, настоящее имя Эрик Артур Блэр, Eric Arthur Blair; 25 июня 1903 — 21 января 1950), английский писатель и публицист.
Биография
Родился в Мотихари (Индия) в семье британского торгового агента. Оруэлл обучался в школе св. Киприана, в 1917 получил именную стипендию и до 1921 посещал Итонский Колледж. C 1922 по 1927 года служил в колониальной полиции в Бирме, затем долго жил в Великобритании и Европе, пробавляясь случайными заработками, тогда же начал писать художественную прозу и публицистику. С 1935 года публиковался под псевдонимом «Джордж Оруэлл». Участник Гражданской войны в Испании 1936—1939 (книга «Памяти Каталонии», 1938, очерк «Вспоминая войну в Испании», 1943, полностью опубликован в 1953), где близко столкнулся с проявлениями фракционной борьбы в среде левых:
там, в 1936 г., для меня остановилась история. Я с детства знал, что газеты могут лгать, но только в Испании я увидел, что они могут полностью фальсифицировать действительность, Я лично участвовал в «сражениях», в которых не было ни одного выстрела и о которых писали, как о героических кровопролитных битвах, и я был в настоящих боях, о которых пресса не сказала ни слова, словно их не было. Я видел бесстрашных солдат, ославленных газетами трусами и предателями, и трусов и предателей, воспетых ими, как герои. Вернувшись в Лондон, я увидел, как интеллектуалы строят на этой лжи мировоззренческие системы и эмоциональные отношения.
— Orwell G. Homage to Catalonia and Looking back on the Spanish war. - L.: Secker & Warburg, 1968, с. 234
Вернувшись из Испании, написал книгу об испанской гражданской войне, однако его давний издатель Виктор Голланц отказался её публиковать, сославшись на то, что книга может нанести ущерб делу борьбы с фашизмом.
Написал множество эссе и статей социально-критического и культурологического характера. Во время Второй Мировой войны вел антифашистскую программу на BBC.
Умер в Лондоне от туберкулеза.
Люди жертвуют жизнью во имя тех или иных сообществ — ради нации, народа, единоверцев, класса — и постигают, что перестали быть личностями, лишь в тот самый момент, как засвистят пули. Чувствуй они хоть немного глубже, и эта преданность сообществу стала бы преданностью самому человечеству, которое вовсе не абстракция.
«О дивный новый мир» Олдоса Хаксли был превосходным шаржем, запечатлевшим гедонистическую утопию, которая казалась достижимой, заставляя людей столь охотно обманываться собственной убежденностью, будто Царство Божие тем или иным способом должно сделаться реальностью на Земле. Но нам надлежит оставаться детьми Божиими, даже если Бог из молитвенников более не существует.
— Эссе "Мысли в пути" Дж. Оруэлла (1943 г.)
А вот и второе, что запомнилось: итальянец из милиции, который приветствовал меня в тот день, когда я в нее вступил. Я писал о нем на первых страницах своей книги про испанскую войну и здесь не хочу повторяться. Стоит мне мысленно увидеть перед собой — совсем живым! — этого итальянца в засаленном мундире, стоит вглядеться в это суровое, одухотворенное, непорочное лицо, и все сложные выкладки, касающиеся войны, утрачивают значение, потому что я точно знаю одно: не могло тогда быть сомнения, на чьей стороне правда. Какие бы ни плели политические интриги, какую бы ложь ни писали в газетах, главным в этой войне было стремление людей вроде моего итальянца обрести достойную жизнь, которую — они это понимали — от рождения заслуживает каждый. Думать о том, какая судьба ждала этого итальянца, горько, и сразу по нескольким причинам. Поскольку мы встретились в военном городке имени Ленина, он, видимо, принадлежал либо к троцкистам, либо к анархистам, а в наше необыкновенное время таких людей непременно убивают — не гестапо, так ГПУ. Это, конечно, вписывается в общую ситуацию со всеми ее непреходящими проблемами. Лицо этого итальянца, которого я и видел-то мимолетно, осталось для меня зримым напоминанием о том, из-за чего шла война. Я его воспринимаю как символ европейского рабочего класса, который травит полиция всех стран, как воплощение народа — того, который лег в братские могилы на полях испанских сражений, того, который теперь согнан в трудовые лагеря, где уже несколько миллионов заключенных…
…Все наблюдения, способные сбить с толку, все эти сладкие речи какого-нибудь Петена или Ганди, и необходимость пятнать себя низостью, сражаясь на войне, и двусмысленная роль Англии с ее демократическими лозунгами, а также империей, где трудятся кули, и зловещий ход жизни в Советской России, и жалкий фарс левой политики — все это оказывается несущественным, если видишь главное: борьбу постепенно обретающего сознание народа с собственниками, с их оплачиваемыми лжецами, с их прихлебалами. Вопрос стоит просто. Узнают ли такие люди, как тот солдат-итальянец, достойную, истинно человечную жизнь, которая сегодня может быть обеспечена, или этого им не дано? Загонят ли простых людей обратно в трущобы, или это не удастся? Сам я, может быть, без достаточных оснований верю, что рано или поздно обычный человек победит в своей борьбе, и я хочу, чтобы это произошло не позже, а раньше — скажем, в ближайшие сто лет, а не в следующие десять тысячелетий. Вот что было настоящей целью войны в Испании, вот что является настоящей целью нынешней войны и возможных войн будущего.
— Эссе "Вспоминая войну в Испании" Дж. Оруэлла (1943 г.)
Творчество
В повести «Скотный двор» (1945) показал перерождение революционных принципов и программ: «Скотный двор» — притча, алегория революции 1917 года и последующих событий в России.
Роман-антиутопия «1984» (1949) стал продолжением «Скотного двора». Оруэлл изобразил возможное будущее мировое общество как тоталитарный иерархический строй, основанный на изощрённом физическом и духовном порабощении, пронизанный всеобщим страхом и ненавистью. В этой книге прозвучало скандально известное «Старший брат следит за тобой», а также введены ставшие широко известными термины Двоемыслие, Мыслепреступление и Новояз.
Интересные факты
* Несмотря на то, что в произведениях Оруэлла многие усматривают сатиру тоталитарного строя, самого писателя власти долгое время подозревали в тесных связях с коммунистами. Как показало рассекреченное в 2007 году досье на писателя, британская контрразведка MI-5 с 1929 года и почти до самой смерти писателя в 1950 году вело за ним слежку. Например, в одной из записок досье, датированной 20 января 1942 года, агент сержант Эйвинг (англ. Sgt Ewing) описывает Оруэлла следующим образом: «Этот человек распространяет коммунистические убеждения, и его некоторые индийские друзья говорят, что часто видели его на собраниях коммунистов. Он богемно одевается как на работе, так и в часы досуга» (англ. "This man has advanced communist views, and several of his Indian friends say that they have often seen him at communist meetings. He dresses in bohemian fashion both at his office and in his leisure hours"). Согласно документам, писатель действительно принимал участие в таких собраниях, и в характеристике он проходил как «симпатизирующий коммунистам».